Выбрался.
Старые раны болеют на новом солнце. Столько путей, столько желания добраться до конца, столько темноты в бесконечных коридорах. Мерцающий огонек – нежное и хрупкое пламя в стеклянном камне, похожем на лампочку, как подсказка на этом пути.
Он выбрался.
Кажется, выбрался окончательно.

Слепило глаза. Даже за шляпой и бинтами, складками чужой прогнившей одежды лучи попадали на лицо. Во всём его одеянии были дыры, но в сером тумане Лихолесья они незаметны, неразличимы и спрятаны даже от глаз преследователей. Здесь же, в новом месте, полном непривычных цветов и давно забытых свежих запахов, где свет проходил сквозь ветви деревьев, незнакомец чувствовал себя почти обнаженным. Закутавшись лучше в плащ и спрятав лицо за большим воротом, он сделал несколько шагов вперёд: один, второй, третий.
Тут даже шагалось иначе.
И кроны деревьев медленно качались из стороны в сторону от лёгких порывов ветра.

У воздуха был вкус: не тот, каким надышался он насквозь, не тот, каким дышать и вовсе было нельзя, потому что он заставлял тебя заживо гнить.  В нём сквозила жизнь. В нём сквозила надежда.

Он не помнил, как выбрался окончательно и не был уверен до конца, выбрался ли. Только свет, код и бесконечные, постоянно повторяет про себя, лабиринты. Это страшно, страшно пережить по новой; страшно где-то потеряться в пути, когда ты почти достиг цели, страшно закрыть глаза и оказаться т а м снова. И было ли это полноценным сном, было ли это иллюзорной реальностью – незнакомец только разводил бы на это бледными изуродованными руками.
К слову, теперь можно было бы не щурясь в полумраке или от света фонаря смотреть на ладони. Можно было внимательно осмотреть себя целиком.

Он рухнул на колени – от усталости ли от счастья, ноги подкосило от долгих путешествий и стойкого недосыпа. Сколько он не спал, сколько путешествовал по Лихолесью, чтобы появиться в новом лесу? Сам он никогда не ответит на этот вопрос.
Опавшие листья всё ещё зеленые и мягкие, а трава не впивается в ступни через грубую замшу тяжелых сапог.

Незнакомец не может остановиться дышать: как можно глубже, сквозь поврежденные губы, до хрипа из покалеченного горла, до боли от старательных вдохов (как последних),  до слёз, выступающих на глазах.
Он так устал и хочет поверить, мечтает поверить, что на этом всё может закончиться.
Правда, ведь, правда?

Чужой Лес шумит голосами животных и птиц, нормальных животных и птиц, и ласковый ветер убаюкивает разум. Он не может сдержаться, он говорит себе: «совсем немного, передышка, которую ты может и заслужил» и падает в траву, лицом вниз, не опасаясь поранить последнее, что осталось.
Солнца он всё ещё с непривычки и боли в глазах видеть не готов.
Но солнце и может подождать.
Он ведь ждал так долго.

Тело сжимается в привычную «позу ребёнка»: с подтянутыми к груди коленями и ладонями к голове. «Минута, две», - мысли почти невероятные, в неизвестном месте, с неизвестной флорой и фауной.
Он знает, что проснётся от любого движения, которое его тело посчитает опасным: треск это веток или отголоски голосов, осторожные шаги, шипение или чьё-то дыхание; чуткий сон, в котором он так и не привык к мистическим голосам Лихолесья, оставаясь в убежище с включенными генератором и лампами. Если что-то пойдёт не так, он достанет из сумки оружие, которое принёс с собой, если придётся, начнёт защищаться тут, если Лес – иллюзия Лихолесья и ничего не закончилось. Его тело обязательно это сделает, потому что независимо от общего состояния готово защищаться. А вот разум ли…

Но земля притягательна, и трава такая мягкая.

Тут пахло зеленью и ощущением жизни, и такую фантазию никакие грибы подделать бы не могли, ему так кажется, а Лихолесье – тем более. При галлюциногенных снах они откидывали в темноту собственной квартиры, где девушка на кровати мирно спала, и ты никогда не мог её разбудить. Лай пса где-то в стороне, работающий телевизор, обои и фотографии с размытыми лицами. Или, что хлеще, куда-то глубже в этот ад, полный кронов и корней, в места, дороги к которым давно заросли колючими кустарниками раза в два выше твоего тела и не всегда можешь добраться. Но эти сомнения уходили на второй, а то и третий план, когда он закрыл глаза, готовый уснуть.

Что-то ещё жило внутри его тела, запрятанное под слоями огрубевшей кожи и рваной одежды.
И оно распространялось по телу, передавая тепло. Ещё больше.

Отредактировано The Stranger (17.09.18 11:17)