ämbivałence crossover |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » ämbivałence crossover » Bl00dy F8 » не получится унять
не получится унять настоящую любовь; | ||
will you stay or will you go the choice is yours it's yes or no, voices whisper in your ear ‘there’s nothing to fear’; |
it's a fairy tale not about «zhili dolgo i schastlivo»; |
Отредактировано Butters Stotch (02.10.18 23:56)
У Смерти – пустые, большие глазницы, и смотреть в них долго (сколько-то... сколько?) нестерпимо трудно, вплоть до навязчивого, невыносимого чувства закончить оборот сансары быстрее, вне очереди. Больше движений – больше рефлексии в пустоту, поглощённой сухим, тихим смехом костлявой, правила который простирались от рождения Кенни и до любой его гибели, замыкаясь и образуя неподвластную времени, уже привычную, архаичную петлю. Это раз не был в новинку, вечерний, тихий и мокрый от тающего снега; ознаменовался спасением чахлого, грязного голубя (которому, в общем-то, было насрать) на заснеженной автостраде, но стал причиной столкновения четырех машин и смерти одного подростка в замерзшей канаве. Агония от многочисленных переломов и открытого пневмоторакса длилась недолго, теряя свою силу с каждым прикосновением бестелесной руки к светлым, перепачканным кровью, волосам – Смерть любила колыбельные, но не умела петь.
С ней вообще было непросто, как со старым, пассивно поддерживающим контакт другом – всегда есть, о чём поговорить, но без горящего, искреннего стремления к сплетению сознаний. Смерть не ленилась, но и никогда не искала встречи сама; она всегда была гораздо ближе и роднее привычного окружения, оставалась липким, холодным налетом на коже, смывать который от раза к разу становилось сложнее. Она знала всё – мгновения, запечатленного в разуме, за секунду до последнего вздоха всегда было достаточно, чтобы понимать и полной мере осознавать, о чем всегда думал Кенни перед неизбежным. Вереница образов: руки обнимают собственное тело, истошно пищит при препарировании крыса, паника кровью на снег, «я не хочу», отпираться, «я не успел». Поле подсолнухов грузится четыре с половиной минуты на старом компьютере с плохим интернетом.
Смерть встречает Кенни с поднятым вверх указательным пальцем у правого глаза и изображая ноль у левого, таким образом создавая число – тысячу. Это оказывается действительно смешным, вызывая в груди спазм нервного, неискреннего смеха, поддевая больные легкие, еще недавно испещренные осколками грудной клетки. На юбилей обычно приносят хорошие подарки и говорят хорошие слова, но Смерть не умела говорить, а Кенни не хотел ничего, кроме возвращения в свою холодную комнату. Закутаться в дырявое, холодное одеяло и больше никогда не спасать голубей – ложь.
Они проводят много времени вместе, тогда и сейчас; Кенни смотрит в свои карты (Смерть любит покер) и ненавязчиво интересуется, сколько он уже тут, на что получает в ответ лишь волнообразное движение острыми плечами. Он нетерпелив и не хочет больше быть здесь, потому что одежда не сохнет и есть слишком много важных, очень важных дел. На очередной сдаче он получает двух королей и с трудом давит улыбку – практически беспроигрышная комбинация – что удивительно, это сбывается. Смерть отвечает ему разочарованным кивком головы и прикосновением костяной руки к веснушчатому лбу, что равносильно любовному, практически материнскому жесту.
Кенни открывает глаза в кровати, полной воды, своей кровати. На потрепанном календаре виднеется то самое число того злополучного вечера – и правда, кому взбредёт в голову менять здесь что-то. Подняться удаётся с трудом, тяжело, из карманов льется вода, талая и ледяная, стекая на дырявые половицы и просачиваясь внутрь, не противясь земному притяжению. Кенни снимает с себя парку и неаккуратно выжимает её, не жалея пальцев и побелевших костяшек, чтобы затем надеть её на себя опять – другой одежды у него нет. Нет и абсолютно никакой разницы, в каком состоянии идти на улицу, потому что в комнате лишь на пять градусов теплее, чем там.
Кенни думает о том, как тепло в кровати у Баттерса, который, очевидно, всё ещё спит и которому абсолютно точно через час в школу. Ему, собственно, тоже надо сходить туда, но мысли о тепле буквальным образом проходятся вдоль позвоночника, вызывая мурашки и заставляя зубы стучать ещё сильнее. Он совсем не знает, какое сегодня число, и искренне надеется, что это тот самый день, который следует за тем вечером, когда он умер. Он, чёрт возьми, выиграл у Смерти в покер, и это достижение, связанное с ней, было одним из самых нелепых в его жизни.
На улице всё ещё достаточно тепло для того, чтобы снег непрерывно таял, и недостаточно, чтобы идти куда-то в мокрой одежде. Кенни находит в нагрудном кармане отсыревшую пачку сигарет и громко, сипло ругается в темную пустоту – первые его слова с того времени. К Баттерсу идти недалеко, по прямой, и даже несмотря на садящуюся в машину чету Стотчей (и почему они всё ещё вместе?), идея привычно залезть через окно не кажется странной или необычной.
Красные, заледеневшие пальцы цепляются за ветку дерева, упирающуюся в окно Баттерса, и Кенни, будто бы из последних сил, подтягивается, стараясь как можно лучше удержать равновесие. Смотрит по сторонам – привычка – затем в окно, но то, к удивлению, плотно занавешено, что говорит лишь о том, что Лео никого не ждал. Сердце предательски сжимается, но отпускает вовремя, в момент открытия окна – стандартное действие, за последнюю пару месяцев ставшее объективно механическим.
Пробираться бесшумно – привычка Мистериона, у Кенни же это получается не так хорошо, как бы ему хотелось, но Баттерс, кажется, полностью скрывшийся под одеялом, даже не шевелится. В комнате очень тепло, что кажется непривычным и отчасти неправильным, от чего кончик носа и пальцы вновь обретают чувствительность. Кенни снимает парку и разувается, запихивая ком из одежды к батарее и задерживаясь у нее самостоятельно на добрых полторы минуты, не веря собственному счастью. Несмотря на то, что Баттерс спит, с ним всё равно хорошо дружить.
С ним всё равно – хорошо.
Кровать предательски скрипит, когда Кенни садится на край, но она хотя бы сухая и мягкая. Он запускает руки под одеяло и тихо, восторженно вздыхает, чувствуя, насколько это тепло и уютно, попутно стягивая его вниз, пока, наконец, умиротворенное лицо Баттерса не показывается на свет. Желание хорошенько тряхнуть его резко меняется другим планом – ледяными пальцами Кенни нащупывает живот.
– Я вернулся. Вставай, – хрипло говорит и заходится кашлем вперемешку со смехом, – доброе, мать его, утро.
— Подожди, — голос Кенни в трубке прерывается гомоном сигналящих машин и тяжёлым дыханием. — Ща я птицу эту уберу с дороги, сдохнет ведь.
Баттерс дружелюбно и терпеливо хмыкает, одёргивая ярко-розовую футболку под голубым бомбером:
— Сам осторожнее, — назидательно, по слогам выговаривает.
На последней букве в предостережении вместо автомобильных сигналов слышится мокрый визг тормозов, звуки ударов, скрежет металла, чей-то крик. «Твою мать! Я кого-то сбил?! Он сам под колёса прыгнул! Марта, вызывай копов!» Баттерс тупо пялится в загоревшийся сигнал смартфона, несколько раз, на пробу, зовёт Кенни, хотя знает, что ничего не услышит в ответ. Морщит нос и убирает телефон в карман. Опять сунулся в это. Опять помер. Ну что ж ты будешь делать.
Баттерс с лёгкостью меняет планы и старательно занимает себя чем угодно, кроме попытки забить свободное время доброжелательным Кенни, который не отказывается с ним дружить.
Вторник. Кенни нет, но так бывает. Иногда. Редко, но бывает. Баттерс к этому даже привык. Отупило пялится в доску, побелевшую от несмываемого давно мела, и пытается понять разницу между Шекспиром и Шекспиром. Судорожно ищет любимый ластик с пони, закатившийся куда-то под чёртов шкаф с доисторическими папье-маше. Жмётся к стенке, поднимаясь к себе в комнату и стараясь не производить звуков — у отца в последние дни отвратительное настроение. Долго втыкает в лагающих луни тьюнз на приставке, собирая мерцающие морковки и бормоча себе под нос заевшую песенку. Ложится спать.
Среда. За полчаса до начала занятий Баттерс отмораживает задницу на крыльце дома МакКормиков. На самом деле он сидит тут уже битый час, потому что у Кенни это обычно быстро получается, почти по расписанию. Промежуток — где-то полчаса. Но его нет. Спит? Баттерс соскребает себя с холодной до дрожи ступеньки и добирается до окна, старательно подтягиваясь и заглядывая внутрь. Надежда отдаёт привкусом привычности, но обрывается волнительно-испуганной заинтересованностью, когда Стотч делает неожиданное открытие — Кенни нет дома. То есть, совсем нет. Кровать застелена кое-как, но не похоже, чтобы кто-то вообще тут был с утра. Облизав потрескавшиеся на морозе губы, Баттерс ожесточённо трёт переносицу, наворачивает с десяток кругов под окном, на каждом втором проверяя наличие Кена в спальне, и уходит — ни с чем. И без Кенни.
Распотрошив одну из мелких заначек, закупается сухим кормом в супермаркете, несколько часов тратит собак в приюте. Пальцы мелко дрожат, когда он вскрывает третью по счёту упаковку корма. Псины лижут пальцы и лезут мордами под куртку. К вечеру Баттерс так ни разу и не видит Кенни в городе, заставляет себя не проверять его окно (свет не горит, это вида со ста метров) и ложится спать раньше обычного.
Четверг. Кенни нет. Баттерс пропускает первый урок, полчаса тратит на позу распластавшегося по стеклу морского ската, прилипнув носом и ладонями к окну чужой спальни. Нет. Нет. Баттерс нервно дёргает за руку Стэна, пятнадцать минут старательно докапывается до Кайла и в итоге находит Картмана, чтобы спросить у всех одно и то же подряд: «вы Кенни видели?». Никто не видел Кенни. Наверное, опять ловит кошек. Наверное, опять обдолбался. Да вот вчера тут был. Или не был? С Кенни всё в порядке. Может, Кенни умер? — Картман ржёт как придурочный.
Баттерсу не смешно, потому что Кенни правда умер и до сих пор не вернулся. Он трёт щёку, глаза и говорит себе — не реви, придурок. Всё будет в порядке. Он же всегда возвращался. Он сам так говорил — всегда.
Пятница. До дома МакКормиков он добирается после занятий, превратив сложенного на перемене тупого бумажного журавля в бумажную мочалку. Отец Кенни держится за косяк, словно это его последняя надежда, но дверь не закрывает. Кеннет? Так в школе, проваливай давай. Баттерс нервно смеётся и боится подходить к окну чужой спальни. Баттерс жмётся к кому-то в подворотне занюханного клуба и думает о тупых феях, пони и домашке. Баттерс обламывает свой и чужой кайф (окей, свой он даже и не нащупывал), когда вместо совместных обжиманий и слюнявых поцелуев срывается в истеричный смех.
Дома пресловутые овцы перед сном заменены в расписании на спонтанное рыдание в подушку. Страх липко, мягко и горячо окутывает внутренности и сжимается маленькой, с булавочную головку пустотой, которая на ощупь похожа на стекло. Баттерс сжимает в горсть край дурацкой, но нежно любимой пижамы, корчится под одеялом в позе зародыша и некрасиво захлёбывается слезами вперемешку с соплями. Почему-то не просто представить, а даже допустить маленькую, трусливую мысль о том, что Кенни его бросил и не вернулся — до отвратительного неприятно. Будто предательство на вкус. Причём кто кого предал — поди да разберись.
Ему снятся американские горки.
Всё заканчивается падением вниз; Баттерса распарывает насквозь высокой ледяной иглой и чужим голосом под самым ухом. Пялится в пустоту, широко раскрыв глаза — в первые несколько секунд ничего перед собой не видит, но понимает, что проснулся, а в животе всё ещё эта жуткая ледяная хватка. Или на животе. Или…
— Господи Иисусе! — запутаться в одеяле, поскользнуться на подушке ладонью, промахнуться рукой мимо края кровати и свалиться с этой самой кровати так, что задница остаётся гордо вздёрнута вверх, а затылок приветствует жёсткое перекрытие пола. Голос — словно у истеричного петуха. Баттерс путается в конечностях, шумно и громко дышит и спустя долгие секунды принимает приемлемое положение в пространстве. С кровати на него пялится довольный Кенни. Улыбается, мразота такая. Веснушчатый, блондинистый, глаза эти (неживые, красивые, ледяные), губы. Руками путается в волосах. Живой.
Баттерс открывает рот. И закрывает. Облизывает губы и тянется вперёд, стоя коленями на полу и ложась на кровать грудью. У Кенни мокрая и холодная футболка, такая же холодная кожа, да и весь он — бледнее обычного. Живой?
— Ты чего…, — тянет сипло, в глаза смотрит во всю и забирается на кровать обратно. Ощупывает Кена всего, а после сжимает ладонь зло на шее и наваливается сверху, оседлав бёрда. Смотрит так, будто Кен только что обидел смертельно. Может, так и было. — Ты чего? — миллион обвинительных приговоров толпится в глотке, как в очереди, а на языке складывается косноязычно в одно и то же.
Отредактировано Butters Stotch (02.10.18 09:26)
Вы здесь » ämbivałence crossover » Bl00dy F8 » не получится унять
